НЕОБЫЧНАЯ РОЛЬ АКТРИСЫ
Беседа с Екатериной Марковой
Пожалуй, пишущих артистов в России сосчитаешь по пальцам, среди них: Михаил Ножкин, Валерий Золотухин, Людмила Гурченко, Александр Панкроатов-Чёрный… Из их числа и наша героиня, дочь известного советского писателя Георгия Мокеевича Маркова, актриса театра и кино Екатерина Георгиевна Маркова, в течение многих лет игравшая в театре «Современник». Она исполнила главные роли в фильмах «А зори здесь тихие», «Третий в пятом ряду», «Дела сердечные» и других. Одновременно по сценариям Марковой сняты фильмы «Чужой звонок», «Чехарда», «Непохожая», она — автор нескольких сборников повестей и рассказов, переведенных на различные языки народов мира. В последние два года у неё вышли сразу две новые книги: роман «Актриса» и повесть «Каприз Фаворита».
— В вашем лице я встретила «своего писателя». Не часто так бывает, что читаешь чьё-то произведение, а тебе кажется, что это всё написано про тебя, более того, что ты абсолютно солидарен с автором в его оценках и высказываниях. И тем более удивительно, что этот писатель — профессиональная актриса. Екатерина Георгиевна, давно ли вы почувствовали тягу к сочинительству?
— Я начала писать поздно. Моя первая книжка очерков «Бабочка с озера Мичиган» вышла, когда мне исполнилось 26 лет. Это было после съёмок в фильме «А зори здесь тихие», когда меня буквально распирало от ощущений и впечатлений. С фильмом мы объехали практически весь земной шар; как бы прорвали «железный занавес». И когда от увиденного, прочувствованного эмоции уже не умещались в актрисе, то пошли в слово. Но это была ещё не художественная проза. Моя первая повесть «Чужой звонок» была напечатана в журнале «Юность», когда мне было 29 лет. Что было самое удивительное — ко мне потом подходили очень многие писатели, критики, просто друзья и говорили: «Как, наверное, долго ты вынашивала эту повесть, как, наверное, долго ты над ней работала…» Я при этом краснела — ведь я написала её за две недели. Но, возможно, она созревала во мне долгие годы. Вообще, у меня как бы безотходное производство: я пишу без черновиков, сразу, абсолютно набело. Я сажусь за компьютер и, не отрываясь, могу написать четыре страницы текста, но никаких записей при этом у меня нет. Конечно, в этом нет ничего хорошего, я, видимо, жутко перегружена: это значит, что в подкорке всё это крутится, вызревает, я обдумываю — и выходит уже результат. Работа не на листе идёт, а в подсознании. Мой папа, Георгий Марков, например, текст проговаривал, он знал, что сейчас будет писать, надиктовывал сам себе план предстоящей работы. У меня — иначе…
— Вы сразу видите всё произведение целиком?
— Хотя у меня вещи остросюжетные, я никогда не знаю, что будет дальше. Я всякий раз сажусь, что называется, перед чистым листом бумаги, даже когда повесть идёт к финалу. Я сейчас заканчиваю очередную вещь, осталось несколько страниц, а я, ей-Богу, не знаю пока, каким будет конец повести.
Вообще многое спровоцировано моим актёрским образованием, моим опытом работы в кино и в театре. В повести «Чужой звонок» есть такая сцена, когда моя героиня, затаив дыхание, смотрит, как пришедший по вызову сантехник (её бывшая школьная любовь) ковыряется в трубах. Для неё это потрясение: он, такой талантливый, самый многообещающий в классе, вдруг спустя столько лет явился в облике сантехника, а она на этот момент — вполне состоявшаяся художница, которая только что приехала из-за границы. Она в полном потрясении от того, что это — Он, и она его узнала, и он её узнал… Когда я писала эти страницы, я вдруг почувствовала, что у меня темнеет в глазах и я теряю сознание. И я потом поняла в чём дело: я не только писала, я ещё и слушала, т.е. я актёрски пыталась прожить этот кусочек так, как если бы это происходило на сцене, т.е. за стеной находится человек, останавливается дыхание, всё уходит в слух, я замираю, а мне в это время ещё и писать надо! Несколько таких моментов у меня было, особенно когда я только начинала писать. Я писала для журнала «Юность» по одной повести в год, я могла бы писать больше, но тогда больше одной публикации в год не полагалось…
— А «в стол»?
— Я и «в стол» никогда не писала, какая-то странная внутренняя организация: я вообще считаю что, как писал Ленин, «любая неоплачиваемая общественная работа — безнравственна». Сейчас мне приходится работать, как и всем писателям, практически бесплатно. То, что платят за книжки авторам сегодня — полное уродство, перекос, я думаю, что когда-нибудь справедливость будет восстановлена. Но я не умею писать «в стол», мне нужно знать, что мой труд кому-то нужен. Поэтому, если я договариваюсь с издательством, и мне говорят: «Это мы берём», заключают договор или просто пообещают… пусть потом и обманут, но я должна знать, что есть «свет в конце туннеля». Я не умею писать в никуда.
— Что для вас значит труд писателя?
— Борис Леонидович Пастернак говорил, что книга — это сгусток дымящейся совести. Наверное, в этом самое высокое предназначение писателя. Но это, как бы, по результату, а вообще любой дар, в том числе и литературный, владение словом — конечно же, от Бога. Когда я сажусь за письменный стол, то читаю молитву «Перед началом любого дела»: «Без тебя, Господи, ничего не возможно творить…», а когда заканчиваю своё очередное произведение и ставлю точку, читаю молитву благодарственную: «Благодарю тебя, Господи», потому что я очень хорошо понимаю, что без Бога невозможно написать ни строчки.
— «И просто продиктованные строчки ложатся в белоснежную тетрадь».
— Если Господь тебя не избрал для этой миссии, то ничего не получится, хоть разбей голову о стенку.
— Но и в нашей повседневной жизни нам Богом даются люди, которые сделают вовремя нужную подсказку, не так ли?
— Безусловно. И это огромное счастье, когда есть такой учитель, который имеет мужество сказать тебе правду. Анатолий Алексин — мой учитель, которому я показала свою вторую повесть «Тайная вечеря», и он сказал так: «Давай пройдёмся по повести «для школы»». Мы сели, и я была потрясена тем, как мастер умеет преподавать урок своему ученику. Он просто брал страницу и по словам разбирал её. «Больше всего бойся расхожих слов», — говорил он мне, — «Как геолог ищет полезные ископаемые, то же золото, ищи своё слово». Я помню как в повести «Чужой звонок», готовившейся к публикации в «Юности», мне вымарали одну фразу — «Мои умные ноги привели меня к моему первому всему». Мне сказали в редакции: «Умные ноги» — это плохо». Алексин сказал: «Борись за эту фразу. Это хорошо. Это тобой рождено, и ты должна защищать своё творчество». Он сам отвоёвывал каждое своё слово, и меня призывал к этому. Мы как-то с ним беседовали, и я ему рассказывала про свою очередную задумочку, и вдруг он понимает, что во мне что-то родилось интересное, и начинает оглядываться по сторонам в поисках того, где это можно записать. Видит только пачку сигарет на столе и протягивает её мне со словами: «Быстро записывай. Никогда не нужно доверять памяти. Все равно уйдёт. Пиши на чём угодно. Хоть на манжетах своей рубашки, как Кальман, но записывай».
— Как уживаются в вас две ипостаси: лицедейство и писательство?
— Театр оказался очень ревнивым моим поприщем по отношению к литературе, и если я утром писала, а вечером у меня был спектакль, я плохо его играла, и поняла это очень скоро. Двум музам служить трудно. Потом приходит какой-то опыт, и ты учишься распределяться. Вначале я не умела распределяться и эмоционально бумаге выдавала всё, что могла. Происходил колоссальный выплеск, а времени на то, чтобы восстановиться, не было, и я шла играть спектакль без сил. Но я очень долго совмещала все это. А потом ушла из театра «Современник» и стала играть в антрепризных спектаклях: два-три спектакля в месяц и это было замечательно, потому что оставалось время, чтобы писать.
— Роман «Актриса» не мог, наверное, не родиться, ведь накопился большой театральный опыт? Хотелось ли вам поведать читателю свою правду о театре?
— На самом деле всё было проще. Я вначале ничего не писала о театре. Может быть, мне это было тогда не интересно — «лицом к лицу лица не увидать». Даже когда я ушла из театра, то в повести «Каприз Фаворита» я лишь коснулась этой темы, и только в романе «Актриса» местом действия стали театральные подмостки. Когда я отдала в издательство «Вагриус» «Каприз Фаворита», мне там сказали: «А почему вы не пишете детективы? Ведь у вас в «Фаворите» совершенно детективный сюжет». Вообще я люблю читать высокие детективы Агаты Кристи, Чейза, а тут взяла и купила один современный отечественный детектив и ужаснулась. И появился азарт: «А почему бы не попробовать?». Кто-то из великих сказал, что писатель должен хоть один раз в жизни попробовать написать детектив. И я задумалась о том, что лучше всего я знаю театр и можно проводить очень интересные параллели. Вот так и родился роман «Актриса».
— Есть ли уже отклики на этот роман?
— Киношники с энтузиазмом встретили «Актрису». Каких только заходов они не делали: и «Мосфильм», и студия им. Горького… режиссер из Германии приезжал.
— А почему же вы отказываетесь от экранизации?
— Мосфильм предложил сделать двенадцать серий, это много для моего романа. И то, что идёт по TV, снято очень плоско и убого. Мир театра нельзя снимать на общем свете, его нужно решать светом, полутонами. И в каждом случае с экранизацией — свои препятствия, так что пока я не решилась отдать кинематографистам своё детище.
— В «Актрисе» и «Фаворите» я не столько следила за сюжетной линией, сколько зачитывалась философскими размышлениями автора о мире. В частности мне очень близка тема незаменимых и неповторимых людей.
— Меня очень волнуют две темы: Богоискательства и Богоизбранности, и их я продолжаю в своём новом романе «Блудница». Мою героиню зовут Мария, и её небесный покровитель Мария Египетская, известная блудница Александрийская, — уникальный библейский персонаж, покаяние которой настолько превысило все её прелюбодеяния и пороки, что она признана святой и великой. Очень важно, чтобы в душе каждого человека жило ощущение уникальности и незаменимости других людей. Эта тема во мне звучит очень остро. Я буду об этом ещё думать и искать приемлемую литературную форму для разговора на эту тему. Так же, как люди, которые однажды познакомились (а никакая встреча не может быть случайной), не расстаются — их взаимоотношения в космосе, в пространстве, в другом измерении продолжают развиваться. Ловила себя не раз на мысли, что я едва — шапочно — знакома с каким-то человеком, и, встретив его снова через некоторое время, вижу, что мы с ним разговариваем уже «на ты», значит, существуют между людьми связи, не зависящие от общения, от внешнего рисунка отношений, они как бы идут и идут, где-то совершенно на другом уровне. Также уникальны наши связи с людьми, которых уже нет. Прошло 10 лет как ушёл из жизни мой отец. Но я с каждым годом чувствую его присутствие рядом всё более и более внятно. Может быть потому, что каждый прожитый день приближает к финалу, и встреча всё равно неизбежно произойдет, и мои отношения с папой приобретают все более определенный мистический характер. Существует масса знаков, которые я от него получаю, и существует масса не формулируемых проявлений того, что между нами есть связь, и я её чувствую очень сильно и реально. Он никуда не исчез из моей жизни, его не стало меньше в связи с физическим уходом. В моей жизни, в моих мыслях, каждодневных раздумьях он всё больше и больше принимает участие.
— Это и есть подтверждение того, что с окончанием земного пути человека не кончается связь его души с душами близких. Смерти нет, и диалог может продолжаться бесконечно. И можно черпать силы даже в людях ушедших.
— Бывает так, что когда из жизни уходят люди, нужно немного душевного мужества для того, чтобы заставить себя, чтобы они занимали прежнее незаменимое место в твоей жизни. Это дело даже в какой-то степени нравственное и подрастающего человека надо в этом плане воспитывать. Несомненно, это очень обогащает человека. Я в этом смысле пытаюсь работать над собой. У меня была приятельница, которая очень рано ушла из жизни — Надя Целиковская — большая умница, она руководила журналом «Спутник кинозрителя». Это был человек невероятной интеллектуальной мощи, она могла сутками сидеть над книгами и была невероятно одинока. Она трагически погибла. Когда она ушла из жизни, я себе сказала: «Молись за неё». Когда я хожу в церковь, то обязательно её поминаю, потому что больше некому это сделать…
— В вашей героине Тоне из «Каприза Фаворита» мне очень близок её максимализм в любви. Даже потеряв любимого, она продолжала его ощущать рядом и не могла променять ни на кого из живущих. С его уходом не ушла любовь.
— Думаю, такое возможно. Но для того, чтобы пережить подобное, нужно великое напряжение души, верность себе, той своей глубине, где душа вызревает. Как раз в это время я прочла книгу богослова начала века Ладыженского «Тёмная сила», где он пишет о том, что противостоит Христу — о Сатане, об Антихристе: это конкретная субстанция, направленная индивидуально на каждого человека и работающая с каждым человеком персонально — с учетом всех его недостатков, слабостей, комплексов, чтобы заполонить его собой, чтобы не дать поселиться в нем Богу. Когда мы с Тоней продирались к её Стасу, я много думала о том, что такое Церковь. Можно её принимать или не принимать как организацию, но никуда не денешься от того, что завещано Христом: Церковь — это тело Христово. И моя героиня — «старушка с фиалковыми глазами» ясно говорит, что «зло в церкви — это не зло Церкви, а зло против Церкви». Как непросто батюшкам, ведь чем ближе к Богу, тем труднее бороться со злом. Обрести себя в этой борьбе помогает исповедь. У Ладыженского сказано, что надо как можно чаще причащаться. Только таинством причащения человек может защитить себя от зла. И ещё нужно исповедоваться, ведь самая большая победа Сатаны в том, что он заставил отрицать себя. Когда человек говорит: «Да я сам справлюсь» (хотя в его жизни следует удар за ударом), «какие там темные силы?», — он облегчает проникновение в свою душу сил зла. На исповеди человек стоит перед Богом и признаётся в том, что существует Дьявол, и когда человек это произносит вслух, прося защиты у Бога, Дьявол рассыпается во прах. Моя героиня Тошка проходит путь от полного непонимания того, что с ней происходит к обретению своего любимого человека, но в форме таких взаимоотношений, на которые люди, как правило, не согласны. А когда понимает, что другого не дано, любовь берет права в свои руки.
— На такую любовь способен не каждый, но Господь даёт каждому столько, сколько он может выдержать. Значит, она была готова на такую жертвенность. Служитель Церкви возник в «Капризе Фаворита», видимо, не случайно…
— В моей судьбе была совершенно необыкновенная встреча с диаконом Андреем Кураевым. Он очень глубокий учёный-богослов и взял на себя крайне тяжелую миссию. Он не пошёл в служении дальше диакона сознательно, потому что служение в храме занимает всё время и все силы. Я увидела его, когда он читал лекции в ДК «Меридиан», зал на 1,5 тысячи человек был буквально забит, но люди слушали его, затаив дыхание, стояла абсолютная тишина, как будто бы зал был пуст. Отец Андрей Кураев воистину призван, чтобы привести непосвящённых в лоно Церкви. Он для меня явился подарком судьбы. После его лекции, придя домой, я заново открыла Евангелие и другими глазами увидела сразу всё, а то, что раньше не понимала — прояснилось. Мой любимый, святой при жизни, владыка Антоний Сурожский — глава Православной Церкви в Лондоне, рассказывал о себе, что он был прежде полным атеистом (как и Андрей Кураев, учившийся на философском факультете МГУ), и однажды в колледже, где он учился, его загнали на лекцию отца Павла Флоренского, он сел в задних рядах и вдруг понял, что не может не слушать, что он себе не принадлежит, всё, что говорил отец Павел Флоренский — он усваивал и, взволнованный этим обстоятельством, он пришёл домой и с порога, взяв в руки «Новый Завет», начал читать, не отрываясь. Читал три часа, потом поднял глаза и увидел рядом с собой Христа. Господь его избрал, и с этой минуты началось его служение. И подготовкой к этой секунде была вся жизнь, как с апостолом Павлом. Всю жизнь он был гонителем христиан, и вот одна секунда — и он обращён.
— Замечательно, что эта тема займёт свое место в новом вашем романе, ну а мне остаётся только поблагодарить вас за этот откровенный разговор и вместе с читателями ждать ваших новых книг.
Беседовала Марина ПЕРЕЯСЛОВА