Рассказ
I. Отпуск
Школьные учителя, в большинстве своем, весь год ждут отпуска. С вышины осени он видится им бескрайним лазурным морем, на волнах которого в лучах золотистого солнышка их укачает июль и август.
Учительница французского языка обычной сельской школы Дарья Ивановна Котова, оказавшаяся в российской глубинке по распределению после института, очень уставала от непрестанного ребячьего бурления и уже начиная с зимы особенно тяготилась своей службой, даже сочинила на этот счет незатейливые стишата:
Педагоги плетутся на службу,
Будто срок отбывают — работу…
Не водить с профессией дружбу —
В этом есть печальное что-то.
Воображение рисовало ей долгожданную волю, где не будет острого, как копье, сигнала звонка, вонзавшегося в мозг по шесть раз на день призывом идти проводить урок. Со звонком она переставала принадлежать себе, переставала вообще быть собой и начинала играть отведенную ей судьбой роль. По дороге в школу она срывала березовую или кленовую ветку и ставила ее в вазу на своем столе в учительской, и эта ветка грела ее напоминанием о свободном, желанном мире, который существовал за стенами школы.
А посему магическое слово «отпуск» означало, что два жарких месяца Даша будет вольна, как птица, и это будет самое счастливое время в году. Но ни один из отпусков после замужества не оправдал Дашиных ожиданий: оставалось чувство разочарованности и даже досады. Шесть лет подряд приходил июль, муж Павел ловко паковал чемоданы, и Котовы пускались в путешествие то в одну, то в другую сторону света. Но не очаровал Дашу ни синий покой озера Байкал, ни санаторий в Ундорах с целебной минеральной водой, и даже поездка на юг «дикарями» обернулась изнурительной нервотрепкой под палящим солнцем.
Даша смутно догадывалась, что причина тоски, от которой она не могла избавиться даже в долгожданных поездках, крылась в ней самой, а вернее, в чувстве к тому мужчине, который был ее мужем. Она не любила Павла. И сколько Даша не пыталась ужиться с ним, помня народную мудрость «стерпится-слюбится», все в Павле было ей чужим: его страсть к деньгам, его увлечение баскетболом, его друзья-технари. Раздражала даже манера улыбаться. Прожитые вместе годы слеплялись в плотный снежный ком, но это не сближало их друг с другом, а скорее, наоборот, усиливало духоту совместного существования.
И вот впервые за шесть лет ласковым майским утром ей пришла в голову, казалось бы, элементарная мысль: побывать летом в тех краях, куда тайно, уже который год, рвалось ее сердце, одной, без Павла. И сама она удивилась своему открытию: как глупо устроен человек — он может долгие годы чувствовать себя несчастным, и даже не попытается выяснить причину этого, не говоря уже о том, чтобы что-то изменить в своей жизни. И надо непременно дойти до отчаяния, чтобы в сознании произошел переворот, за которым последует решительный шаг: человек начинает совершать поступки, дающие ему возможность жить в согласии с самим собой.
Если посмотреть со стороны, то ничего заманчивого не было в этой поездке в провинциальный город к закадычной подружке Танюше. Но в том-то и дело — если взглянуть на это со стороны, а если — изнутри себя, то лучше этой затеи для Даши и быть-то ничего не могло. Погостить у Танюшки и порадоваться ее семейному счастью, повидать свою тайно любимую «породистую» крестницу, еще не понимающую, что она — дитя большой любви. Но самое главное, ехать именно в город Муром, где живет Стасик — светлый принц ее девичьих снов, из-за которого печать таинства лежит на каждой улочке этого города: будь то ветхие домишки деревянных окраин или старинные особняки центра. Даже представить невозможно реальную встречу с НИМ — так это желанно, что хочется крепко-крепко зажмурить глаза. Это из-за НЕГО она выскочила замуж за Павла: чтобы забыть, вырвать из сердца, прервать эту нестерпимую муку безответности.
Ехать Даша решила в июле, на недельку, не больше, сама ведь знает, как трудно сейчас принимать гостей: русское хлебосольство вступило в противоречие с российским безденежьем и дороговизной. Решила прихватить с собой побольше овощей с огорода, чтобы порадовать хозяев-горожан экологически чистыми продуктами. А то там, поди, забыли вкус настоящих помидоров — едят турецкие нитратные камни.
Танина квартира очень напоминала Дашино жилище: тот же неустроенный быт, и среди этого непреподъемного хаоса — островки души: книжный шкаф с томиками поэзии, магнитофон с записями классической музыки, репродукции картин художников на стенах — вместо ковров.
Весь первый день подруги проговорили без умолку, даже не заметили, как стемнело и пришел с работы Танин Вовка. Видно было, что он изрядно устал за день крутить баранку маршрутного такси, но гостью поприветствовал по-русски тепло, крепко обняв и чмокнув в щечку. После чего выставил на стол бутылку шампанского из своей заначки.
Даша позвонила Стасу в НИИ на следующее утро, загадав: если его там не окажется, значит, точно не судьба им быть вместе в этом мире. Ревнивый женский голос ответил, что Станислав Александрович в командировке и вернется через неделю. Выходила «не судьба», но болью бессмысленности, пустоты поездки защемило сердце, и пальцы снова набрали застрявший навечно в мозгу номер. Попросила позвать к телефону друга Стаса, который знал о ее существовании. Было очень стыдно разговаривать с ним, как будто просила милостыню, но, тем не менее, сработало. Оказалось, что Стас уже вернулся, но по своим причинам не хотел рассекречиваться для всех.
И вот в трубке несколько растерянный голос, который она узнала бы из миллионов других: «Привет, Дашонок!» Даша сразу смутилась и затараторила: «Я здесь, остановилась у Тани. Пробуду неделю. Захочешь увидеться — звони. Телефон, надеюсь, помнишь…»
И потянулась эта волшебная неделя ожидания — в задушевных беседах с Танюшей о жизни и о Дашиной неземной любви. Это были семь дней вздрагивания на круживший голову телефонный звонок со вспыхивавшей в сердце надеждой — ОН?! — и спад, но не до отчаяния, ведь завтра будет новый день. Даша с особым энтузиазмом, забыв, что сама до смерти устала от домашних хлопот, чистила Тане кастрюльки, мыла полы, будто сам Господь должен был вознаградить ее за все добрые дела.
Несколько раз она отправлялась в путешествие по городу. Часами бродила по заветным скверам, где когда-то они гуляли со Стасиком, покупала в стеклянных киосках сама себе цветы, подолгу сидела на их скамеечках в тайной надежде на чудо, что ОН вдруг сейчас появится из-за плакучей березы или вывернет из-за угла художественного училища…
… Станислав позвонил в последний день, несколько виновато спросил, во сколько поезд, и пообещал прийти на вокзал. Он ничего не стал объяснять, и она не осмелилась упрекнуть его.
Отрешенная от всего земного, Даша спрыгнула со ступеньки автобуса, дыхание пропало — восторг захлестнул горло. Нежное утреннее солнце омывало гранитно-пластиковый вход в подземный переход. Юркнула туда, стараясь скорее проскочить прохладную сырость, не поскользнувшись на мутных лужах. Напряженная, пружинящая, она часто-часто перебирала ногами, перетянутыми замшевыми ремешками. Людей вокруг Даша не видела: одни размытые краски.
Вот и старое здание вокзала. Остановилась, собрала в комок разгулявшиеся эмоции — все окружающее начало приобретать четкие очертания, как будто надела очки на близорукие глаза. Здание вокзала, словно вылепленное из глины, украшено арочками, на окнах — ажурные решетки. Скорее открыть тяжелую деревянную дверь. В зале ожидания озабоченные мамаши, бегающие детишки, цыганки с мешками, опухшие заспанные алкаши. Даша хотела бы посмотреть на себя со стороны, ей очень важно сейчас хорошо выглядеть, оставалось уповать только на то, что на ней платье, которое покупалось для торжественных случаев, а дозволенная чувством меры косметика на лице и руках не должна подвести.
Где же Стасик? Пока взгляд метался из одного угла зала в другой, ноги тем временем переместили Дашу в нужном направлении. Глаза поймали спокойный хрустальный взор, лихую волну светлых волос и голубую рубашку. Движение прекратилось. Тело на минуту обмякло, чтобы дать ей почувствовать, как сильно она устала. Но время не остановилось, и все снова пришло в движение.
Станислав только что увлеченно-заговорщически беседовал с совсем юной доверчивой девушкой, и та купалась в море его интеллекта и обаяния, и вот, встретившись взглядом с Дашей, он резко отстранился от собеседницы и поднялся. Девушка недоуменно посмотрела по сторонам, сразу ощутив перемену климата вокруг себя, сначала обиделась, а потом загрустила, поняв, что красавчик коротал с ней время в ожидании возникшей будто из-под земли взволнованной брюнетки.
Не без горечи Даша пошутила: «Уже успел…».
«… подцепить» — весело продолжил знавший свою неотразимость Стас.
Они двинулись к выходу. Он на секунду оглянулся и игриво помахал рукой своей случайной знакомой.
— Извини, что не смог выбраться раньше, совсем закрутился: в НИИ готовил поэтический вечер, потом помогал Лёхе с выставкой его картин. И если уж быть совсем честным, то знаешь, я ведь недавно женился…
У Даши потемнело в глазах, но она скрутила себя жгутами воли и не очень уверенно отпарировала:
— Я очень счастлива, правда. У меня чудесная дочка и любящий муж.
Поезд тронулся. За пыльным оконным стеклом Даша различила ЕГО натянутую улыбку и легкое помахивание руки. Несколько секунд она крепилась, но как только Стас исчез из виду, горе накрыло ее с головой. Сейчас у нее не повернулся бы язык назвать себя «счастливой», а любовь мужа повисла на ней семипудовой гирей. Слезы хлынули из глаз — они текли сплошным потоком, их невозможно было остановить. Попутчики вначале отводили в сторону глаза, но когда и через полчаса не остановился этот потоп, они заволновались и стали наперебой предлагать лекарства.
Но и шестилетний запас накопившейся боли все-таки иссяк. Даша достала блокнот, вырвала из него листок и написала Стасу короткое письмо, которое решила отправить прямо с вокзала по приезде.
«Пишу без традиционного «здравствуй», может быть, ты еще не забыл, что так я начинаю свои письма к тебе, самый дорогой на свете человек. Я пробыла в Муроме семь дней, вместившие годы. Я носила самые нарядные свои платья. Я поклонилась всем лавочкам и скверам, где мы с тобой когда-то встречались. Ничего не изменилось в твоем отношении ко мне: ты прекрасно обходишься в этом мире без меня. Но каким-то невероятным образом я была в эти дни счастлива, и эта поездка оказалась самой лучшей за шесть последних лет.
Твоя Герда».
На следующий день по возвращении домой Дарья Ивановна Котова подала в суд заявление о разводе.
II. Впервые за двадцать лет
Впервые за двадцать лет он не прятал от нее глаза, не суетился, не смеялся наигранно-беззаботно, не дергался под ее воспаленным и одновременно собачьим взглядом, не вскакивал, чтобы закурить, не кидался опрометью к спасительно зазвонившему телефону — впервые он чувствовал себя естественно в ее присутствии — сидел, развалившись, в кожаном кресле и не спешил уйти.
…Она вошла в его кабинет в городском молодежном клубе так решительно и многозначительно, что сидевшие вокруг него художники, увлеченно обсуждавшие детали предстоящей выставки, как-то разом почуяли опасность и, словно вспугнутые птицы, повзлетали со своих мест и устремились косяком в дверной проем. Он узнал ее сразу, потому что уже привык за два десятилетия к ее внезапным, хотя и нечастым появлениям, однако про себя отметил, что в Даше произошли разительные изменения: она излучала свет — неяркий, но теплый, какой исходит только от счастливых женщин. По старой своей привычке он подверг критическому анализу ее гардероб и подытожил, что тот опять не дотягивает до совершенства. Женщина в его вкусе должна одеваться более строго и элегантно, но теперь это уже не имело для него никакого значения, ведь он сразу понял, что она перестала быть женщиной, хотевшей его завоевать.
Даша обвела взглядом заставленную свежими полотнами комнату, втянула в себя пьяняще пахнувший красками воздух и бросила свое легкое тело в упругость кожаного дивана, который в ответ слегка подбросил ее вверх. Взрыхлив пальцами распущенные волосы, она в обычной своей манере без лишних предисловий перешла к главному.
— Я пришла попросить у тебя прощения, Стасик.
— ?
— За ту двадцатилетнюю пытку, которую ты вынес от меня. Узнав взаимность, я сполна оценила твое долготерпение.
— Путь у тебя выдался, скажем прямо, неблизкий — из северной столицы да в нашу провинциальную глушь…
— Если смотреть с позиции вечности, а я теперь смотрю на жизнь именно с этой высотки, то — сущие пустяки. Тем более что здесь я оказалась по неотложному и горькому поводу — умерла Таня, три дня как похоронили, ну а я вот перед отъездом решила зайти к тебе — покаяться.
— Я слышал о ней, она уже год болела… Может быть, это звучит кощунственно, но с ней ушла в небытие и наша с тобой история. Получается, что ей было отмерено жить ровно столько, сколько ты меня любила.
— Наш бессменный связной… Она много сделала доброго, но одну вещь я, как ни стараюсь, не могу выдернуть из сердца, как занозу: когда я криком кричала от безответности моих чувств к тебе, она не отдала тебе моих призывных писем, потому что ей стали небезразличны твои визиты к ней за моими посланиями. Она увлеклась тобой и наступила на меня, в прямом смысле умиравшую от любви. Ну да Бог ее простит…
— Знаешь, Дашка, я чертовски рад за тебя, что все у тебя так хорошо получилось в жизни. Ты заслужила своего великого писателя. Я, когда получил твое письмо, чуть не задохнулся от радости за тебя!
— Скажи честно, тебе очень тяжко было столько лет терпеть гнет моих страстей. Этакую леди Каролину Лэм…
— С одной стороны, мне очень даже льстило, что меня так любят. Ты помогала мне жить и верить в себя. Ты — редкая женщина, на такую силу чувств способны лишь избранные. Иногда я даже забывался и шел на поводу у твоей привязанности, но скоро спохватывался, ведь нужно было вовремя остановиться, чтобы не заронить в твое сердце надежду.
— Слушай, но почему ты так упорно отталкивал меня, неужели я настолько хуже твоей бывшей жены?
— Дело не в хуже или лучше, просто я никогда не чувствовал тебя «своей женщиной». Ты уж меня извини за это признание. Но, мне кажется, тебя это не может сейчас ранить. Или я не прав? Значит, прав. Я всегда прав! А с другой стороны, это я уже сейчас так думаю, сила противодействия равна силе действия. Моя бывшая супружница взяла меня терпением и молчанием. Она только поглядывала на меня и ни о чем не просила, и, ты знаешь, — сработало. В общем-то я увлекся ею из-за ее брата: он долго рисовал мой портрет маслом, и в томительные часы позирования она вплывала в комнату неземным тихим существом, принося с собой запах моего любимого кофе, исчезая так же светло и беззвучно, как появилась. А мы с Лешкой тем временем упивались интеллектуальными беседами (он один из немногих художников, умеющих делать хорошо сразу два дела). И как-то постепенно она стала связываться в моем сознании с теми чудесными часами, которые я провел в мастерской ее брата. Когда потом я притащил ее в свою нору, весь туман в одночасье рассеялся, но было уже поздно — родился Максим.
Их серые глаза встретились и перемешали свои оттенки — его стальной и ее голубоватый. Пережитое отдельно перелилось в единое пространство, лежавшее между ними, и стало общим, но было оно каким-то прохладным и вневременным.
Стас продолжал ловить себя на ощущении, что ему очень комфортно беседовать с этой незнакомой женщиной, незримо шедшей рядом сквозь его лучшие молодые годы.
— Даш, неужели ты до своего писателя никого, кроме меня, не любила? Ведь ты же в миру жила, не в монастыре…
— Влюблялась, но не любила. Ты стал всем — раз и навсегда. Но лишь до тех пор, пока я не узнала, что такое взаимность чувств. Ты же помнишь, прежде я исповедовала путь печали и страданий, это потому, что я не знала иного. Но теперь я знаю, что человек рожден для счастья. Тогда мне впору был Блок с его недостижимой мечтой, а сейчас я открыла для себя солнечного Пушкина. Я просто уже не могу принять в себя трагическое мироощущение Лермонтова и Цветаевой. Все мое существо противится этому, потому что я знаю рай на земле. Тьфу, тьфу, не сглазить.
— Знаешь, мне даже завидно. А ты не напридумывала себе все это, как когда-то со мной?..
— А ты посмотри на меня. И прости. Ведь именно за этим я к тебе пришла.
И увидев, как в дверь просунулась недовольная лохматая голова будущего участника вернисажа, Даша резко поднялась и решительным шагом направилась к выходу. Жизнь продолжалась, и надо было спешить наверстать упущенное время.